Автор: Michel Rogers
Пост: [26.03.2017] Farewell my room of lies
Майк дал себе слово, что если сейчас Натаниэль выберет возможность уйти, то мужчина больше никогда не протянет другим руку помощи. Более того, он сложит с себя обязанности Наставника - нет смысла занимать столь почетную должность, если ты не в состоянии направить на верный путь потерянного мальчишку. Ответственность слишком высока, а поражение крайне болезненно проходится по профессиональной гордости. И всё же реакция Ната позволяла питать надежду на обратное.
Роджерс и сам с удивлением отметил, сколь незапланированно остро прозвучали его слова; он хотел убеждать мягко, плавно, а сам рубил подобно гильотине, наотмашь. Непривычные нотки металла в собственном голосе пугали Майкла, но хуже всего было чувствовать, какое воздействие они оказывали на Найя. Мужчина видел, как с каждой его фразой в облике подростка что-то менялось. Рефлекторно сжались и распрямились прежде покоящиеся на коленях узкие пальцы рук. Взгляд, до этого с вызовом устремленный на Координатора, теперь стыдливо переместился на пол, и на высоких скулах стали видны тени от густых ресниц. Но самая явная перемена затронула всю фигуру юного ученика - и то, как скорбно округлилась его спина, и то, как явно напряглась каждая клеточка тела, превращая организм в сжатую пружину.
Неужели беседа пройдет так легко и быстро? Мальчик явно утратил агрессивный напор, но при этом всё еще был готов защищать своё личное пространство. Вот так сразу признать свою неправоту сложно, и вместе с тем Натаниэль выглядел как человек, потерявший уверенность в убеждениях и готовый принять собственное поражение. Осознавать эти изменения было волнительно и вместе с тем безгранично радостно. Теперь самое главное - не покорить и сломать, а восстановить, не показывая жалости. И пока мужчина стоял в дверном проёме, положив ладонь на входную ручку, страх и надежда вели в его душе бесконечное сражение.
Но когда в звенящей тишине Най произнес свою фразу, Роджерс подумал, будто кто-то со всего размаху ударил ему кулаком в живот: дыхание сбилось, по позвоночнику прошел табун мурашек, а сам он замер точно зверёк в свете фар. Он хорошо помнил свои слова - выверенные, не случайные - и прекрасно знал, на что Нат обратит своё внимание. И всё равно мужчина не мог избавиться от мысли, что сам добровольно загнал себя в ловушку, и теперь мир вокруг схлопнулся до крошечной точки, внутри которой был только взгляд Натаниэля и его вопрос.
Что же ты прячешь, Майкл Роджерс?.. Он не мог дать ответ, почему всё это время столь отчаянно пытался убежать, отмыться от прошлого. Почему оно так тяготило, заставляло одновременно испытывать горечь сожаления и обжигающую ненависть. Внушало чувство страха от одной мысли, что кто-то посторонний узнает все нелицеприятные подробности его юных лет. Он сам не знал, чего боялся больше - насмешек, осуждения или несмываемого позора, если правда раскроется. Интересно, Натаниэль был в курсе всех слухов о Координаторе и поэтому специально мастерски надавил на самую больную его точку, или это был слепой интуитивный выстрел наугад? Майк понимал, что сегодняшняя ситуация огромной пропастью отделена от сотни других подобных. Если обычно он находил лазейки и уходил от расспросов, то сейчас он не имел права лицемерно пасовать или, что еще хуже, прибегать ко лжи; он сам желал от Ната искренности и понимал, что он ждет в ответ того же. Иначе это было бы нечестно, несправедливо, неправильно.
И этот самый миг Роджерс понял, как он устал. Устал прятать голову в песок, зажимать уши и закрывать глаза, надеясь, что проблема исчезнет сама по себе, если не обращать на неё внимание. Устал нести бремя прошлого в одиночку, эгоистично жалея того мальчика, кем он был раньше. Пора было решиться сделать шаг вперед; сжав зубы вскрыть нарыв и наконец-то избавиться от старой мучительной боли. И чтобы не успеть трусливо передумать, он решительно, но не резко закрыл дверь и присел на краешек стола прямо напротив Натаниэля так, что между ними оставалось расстояние. А потом глубоко вздохнул и, глядя куда-то вдаль, начал свой рассказ:
- Когда мне было двенадцать, я узнал, что мои приёмные родители состоят в секте Протестантов. - после первой фразы он на секунду замолчал, но затем быстро взял себя в руки и дальше продолжил без пауз. - Я думаю, тебе не нужно объяснять, что из себя представляет эта организация. Замечал ли я до этого какой-то подвох? Нет. Они взяли меня из приюта в шесть лет, и всё это время я жил, по моим меркам, в абсолютно нормальной семье. Да, иногда в их поведении чувствовалось что-то необычное, но какой отец не будет строгим, а мать - тихой и старательной. Они никогда не причинили мне зла, даже голос не повышали, не говоря уж о рукоприкладстве. Что до остального, то мне казалось, что я попал в рай - после детского дома я мог спать в своей собственной комнате, есть сытную разнообразную пищу, носить вещи, купленные лично для меня, а не взятые на благотворительных сборах. Что до ситуации с разрывами, то в те года я мало интересовался их сутью. Естественно, я боялся монстров как и каждый человек, но пока они убивали людей где-то на другом конце земного шара, а не на моём пороге, меня это мало беспокоило. Я слышал и про Эльм, но, опять же, поверхностно и национальными героями их не считал. Поэтому, когда родители посадили меня перед собой и рассказали о Протестантах, я принял на веру каждое их слово. И то, что Эльм сам делает разрывы и выпускает существ, и то, насколько противоестественно и греховно иметь человеку сверхспособности. Особенно меня поразило убеждение матери, что агенты едва ли не сношаются с монстрами ради получения их сил. Они еще много мне чего наговорили, всё это выбило почву из-под моих ног. Я безумно испугался и не допустил даже мысли о том, чтобы поставить под сомнение их убеждения. После того дня я буквально почувствовал, как они вздохнули с облегчением - можно было больше не шифроваться, ведь этот глупый ребенок принял всё за чистую монету. Естественно, они никогда не думали весь этот бред. Они были хитрыми, подлыми, очень умными людьми, а в случае с моим отцом - еще и жестокими. Если Оливия была в иерархии Протестантов шестеркой, то Кайл занимал должность одного из капитанов - он был отвественен за многочисленную группу бойцов и участвовал во всех собраниях и операциях. Я четыре года жил с этой картиной мира, пока мой отец, держа меня в ежовых рукавицах, готовил к служению на благо Протестантов: муштровал на тренажерах, учил стрелять и разбираться с оружием, и вместе с этим - постоянно вдалбивал, насколько Эльм отвратителен, и что всё его агенты должны умереть в муках ради безопасности человечества. И вот когда мне исполнилось шестнадцать лет, отец посчитал, что я был готов. На тот момент мне оставалась пара недель до вступления в секту, но Кайл обладал достаточно влиятельным авторитетом, чтобы взять меня на официальное задание уже сейчас. Цель была простая - обследовать какое-то заброшенное старое здание на предмет монстров, и я помню, что каждый член нашего небольшого отряда был уверен в грядущей победе. Еще бы, новейшее оружие и мощная защита, а над всем этим – опыт прожжённых бойцов с людскими и сверхъестественными выродками. Я и сам не испытывал страх, только гордость за себя и приятное волнение. Более того - я бы опьянен чувством сопричастности к происходящему, ведь мой отец наконец-то принял меня за равного ему. Но в итоге нашу операцию ждало поражение. В том доме было словно целое гнездо пауканов, и дюжина Протестантов просто не смогла им противостоять. Быть в этом хаосе сражения, видеть и слышать чужие смерти для неподготовленного меня было настоящим ужасом. Я до сих пор удивлен, что не умер прямо на месте, когда столкнулся лицом к лицу с паучьей самкой - это был первый раз, когда я воочию увидел НЕХа, и мне кажется, что с того раза моё сердце больше никогда не билось так быстро. Потом так вышло, что мы с отцом отделились от остальной группы и в попытках выбраться наружу забрели в ветхую часть здания, где под нами провалился пол. Мы упали на этаж ниже, и приземление было очень болезненным. Вот только если меня сверху обдало лишь бетонной пылью, то ногу отца придавила оторвавшаяся железная балка. И в тот момент что-то в моем сознании сломалось, выключив все чувства и ощущения: окружающие звуки, течение времени, жажду к жизни, страх - я просто молча сидел перед отцом и смотрел в одну точку, не зная, что делать дальше. Я видел, как он истошно что-то кричал - наверно, материл меня по чем свет стоит - но его голоса я не слышал. Я правда хотел помочь отцу, найти способ как-то сдвинуть эту железку и высвободить искалеченную ступню, но тело не слушалось: руки налились свинцом, а ноги словно вросли в пол. В тот миг я понимал, что это конец, мы не выберемся. Почти всё наши люди были перебиты, где были остальные я понятия не имел, да и как они смогли бы найти нас тут, в этом завале. Где-то рядом бродило полчище монстров, а всё, что было у меня - самый простой пистолет, из которого я к тому же плохо стрелял. Надежды не было, апатия подчинила мой разум, и я просто сдался, опустил руки, смирился со смертью, перестал хотеть жить. А потом к нам спустились два агента Эльма, и в тот миг последняя крошечная искра надежды на спасение угасла во мне окончательно, потому что я оказался беззащитным перед лицом самых ужасных и опасных существ на планете. Я мог только смотреть на них - один держал наперевес автомат, другой прижимал к груди какой-то ящик, и они явно о чем-то спорили друг с другом - смотреть и чувствовать, как предательски ведет себя мой мочевой пузырь, а лицо перекрашивает безобразная гримаса ужаса. Потом один из них, с ящиком, начал идти в нашу сторону. Он шел очень медленно, с рукой, поднятой в осторожном жесте, постоянно что-то бормочущий про помощь, лекарства, красивый и такой юный. И одновременно с этим я краем глаза видел, как мой отец пытается незаметно перезаредить свой обрез. Я постоянно мысленно возвращаюсь в тот миг. В моих мечтах я двигаюсь, кричу, загораживаю его своим телом, висну на руке отца, пытаясь сбить прицел, делаю хоть что-то. Но эти мечты не могут изменить реальность. Реальность, в которой я просто сижу, заплаканный, описанный, испуганный, позволяющий собственному отцу у себя на глазах убить живого человека. Когда грянул выстрел, и на моё лицо попали ошмётки чужого, тело наконец-то сжалилось надо мной, и я потерял сознание. Очнулся я в госпитале, где узнал, что из двенадцати членов моего отряда выжило пятеро, включая нас с отцом. Его и трех других Протестантов посадили в особую тюрьму на пожизненный срок, а меня отпустили ввиду того, я не являлся официальным представителем секты, да к тому же был еще слишком мал. После произошедшего я не знал, как жить дальше и что мне делать. Муки моей совести были настолько сильными, что в конце концов я не выдержал и пришел в Эльм добровольцем - замаливать грех моего отца и свой собственный. Первое время я часто навещал Кайла, хотя он не хотел меня видеть и отказывался признавать своим сыном после того, как узнал, что я стал агентом. Потом мои визиты стали всё реже, и последний раз я видел своего приёмного отца три года назад. Я не прихожу к нему не потому что он так попросил, а потому что мне стыдно. Стыдно видеть его там, за решеткой - старого, худого, истощенного, с концентрированной болью и обидой внутри, без возможности выбраться - в то время как я тут - живу в удобствах, успешен, много зарабатываю и имею авторитет. Этот человек вырастил меня, и я не хочу ему такой судьбы, что бы он не делал и как бы себя не вел. Каждый день я желаю ему смерти, но не потому что ненавижу, а потому что люблю. Она избавит нас всех от страданий. Смерть иногда нужнее жизни. Лучше бы он умер еще тогда.
Он говорил, говорил, говорил и не мог остановить поток этих слов. Пытался, упрашивал себя замолчать, пока не стало слишком позно, но легкие вновь и вновь втягивали в себя воздух, и Майкл продолжал свою историю - прежние чувства и сожаления наконец нашли выход наружу, и он не мог остановить их течение. А когда он замолчал, то почувствовал в уголке губ соленый привкус от одинокой слезы.
