Нет, он никогда не думал о том, чтобы выйти за пределы своей цели. Это все равно, что важный орган в теле, как тот же мозг или же сердце - как только они завершатся, вместе с ними завершишься ты. Разница лишь в том, что части тела отмирают просто, словно по щелчку, раз - и свет потух, и разума уже не существует, во всяком случае в его достойном, полноценном виде. Цель Дайс подохнет только через грандиозную реализацию, и даже богу неизвестно, насколько это будет ярко и неистово, и сколько кругов ада будет ликовать и аплодировать за треснувшим от напряжения оскалом. Он ждет этого момента уже десять лет. Десять лет в этом треклятом заточении - в терпении, в предвосхищении, в стремлении, в надежде. В отложенной на потом боли, в отложенной на потом горечи, в отложенном сожалении, в отложенном раскаянии, в отложенных эмоциях и чувствах, в отложенном надрывном крике и безумном смехе, что не имели права быть здесь и сейчас, ведь непременно помешали бы осуществлению задуманного. Все это штурмовик откидывал себе за спину, смахивал с игральных досок, говоря себе - нет, все потом, но не сейчас, все это я испытаю позже, сейчас мне нужно только действие. Но отброшенное никуда не исчезало, оно копилось за его плечами ржавым мусором, давило на него своей тяжеловесной тенью, грозясь обрушиться, как только воплотится его главное желание. Это не тот вид обстоятельств, когда можно достичь, а потом ступать другой тропой или встать на рельсы, которые ведут в иную жизнь, в заслуженное счастье и покой. Слишком много было сломано внутри, растерто с мелкую труху, и клей, который все это держал, растает в тот же миг, когда Инструктор поквитается с Саваофом.
- Всем сказкам суждено завершиться, рано или поздно, миссис Дайс, - мужчина произнес это с такой вульгарной безмятежностью, как если бы благословлял себя и Теодора поскорее оказаться на последней странице, в последнем абзаце, в последнем слове и в последней точке. Инструктор не был слеп, он видел, что подобные расклады ученую ничуть не радуют и уж тем более не вдохновляют, но в ее несогласии Дайс слышал глас рассудка, к которому был нечувствителен. Даже напротив, вся эта воспетая "разумность" являлась для штурмовика безумием, полнейшим бредом, как желание оставить его в этой клети и лишить свободы. Какой нормальный человек останется в своей тюремной камере, если увидит, что ее дверь распахнулась, а вся охрана разбежалась? Какой нормальный человек останется сидеть на нарах вместо того, чтобы наконец впустить в себя душистый свежий воздух и раствориться в долгожданной воле?
- Да. Но я из тех людей, кто любит благоразумные концовки, - пояснила темнокожая заведующая, и ледяная арматура в ее интонациях помешала выстроенным звукам провалиться в тяжкий вздох. Между ней и главным инструктором штурмовиков был стол, была игральная доска с поверженными и еще сражающимися фигурами, был воздух и дыхание, и мысли, а так же тысячи световых лет, преодолеть которые никто из них не сможет. В этих световых годах хранилось то, что Вольген ощущал и то, отчего он так хотел избавиться. Как бы ни была близка к нему эта восхитительная женщина, она не проходила этот путь, она могла познать его только своим умом, своим безупречным интеллектом и логическим предположением, но не нейронами, не электрическим сигналом, не тем уникальным импульсом, который жег сознание Инструктора каждую прожитую секунду. Теодор не соглашался с тем, что Дайс нарёк собственным счастьем, и это негласное противостояние штурмовика как будто забавляло, хотя по факту обрекало каждого на изолированный вакуум своих мнений и воззрений.     
- Благоразумные - это те, что соответствуют Вашим желаниям? - сделав ход оставшимся черным конем, спросил Инструктор, украдкой глянув на ученую. Сейчас она была похожа на вдову, слишком непреклонную и сильную, чтобы соглашаться с тем, что ей придется ею стать. Ее белые одежды контрастировали с темной кожей, и весь облик в целом поражал своей контрастной гармоничностью, но не это восхищало в ней Инструктора. Дайса поражала ее человечность - не сердобольность и не мягкотелость, напротив, настолько несгибаемый характер, что тот отказывался сожалеть и сокрушаться, он мог только противиться, так рьяно и настырно, насколько позволяли силы. Она никогда не станет его умолять или упрашивать, все, на что она была способна - так это заставить, принудить, но как это сделать с человеком, чью цель и чьи желания ты уважаешь так же, как верующие уважают своего всевышнего? Линкс промолчал, так и не дав ответа.
- Миссис Дайс, Вы же писатель. Вы можете легко понять и вжиться в любого персонажа, от самого поверхностного до самого глубокого, - подавшись вперед, Дайс уложил локоть на край стола, а кулаком подпер свой острый подбородок, образовав штатив для своего хищного внимания, обращенного к ученой.- Ну так скажите, если бы я был одним из Ваших персонажей, разве Вы смогли бы придумать для меня финал более счастливый, чем тот, которого я сам так долго жду? - штурмовик почти смеялся - настолько ему было не смешно. Он стремился к своему концу с той же жестокостью и упоением, с каким сейчас следил за тем, как точеные черты лица Теодора слегка подрагивают от горькой вибрации, совсем как металлические балки, если по ним сильно вдарить молотком. Конструкция не пошатнется, не разрушится и не обвалится, но Вольген слышал, как она скрипит и стонет, и из этих звуков шил себе парадные мундиры для приближающегося празднества.   
   Изумрудные глаза ученой впились в открытое лицо Инструктора так грозно, будто перед ней сидел не человек, а дьявол, который зарился на самое оберегаемое ею - нет, не на душу, в которую она не верила, а на ум. Могло показаться, будто в этом взгляде сверкал чистый гнев, избавленный от шлаков меркантильности, гнев настолько праведный и исполинский, что мог принадлежать лишь божеству, которое отстаивает жизнь не одной определенной личности, а всего бытия. Однако Вольген знал, что взгляда более любовного и светлого он не обнаружит ни у одного живого существа.
- Мои персонажи подвластны мне и моему решению, - Теодор поднял черного ферзя и сбил его отлакированным "подолом" чужую белую фигуру, защищающую вражеского короля. Раздался краткий глухой звук, как будто кто-то вдарил посохом о землю где-то в отдалении. - Моему эгоизму, мистер Дайс, который никто не в праве оспорить. Вы не вымышленное детище моей фантазии. Вы живой. В этом Ваше преимущество, - ученая убрала сверженную "знать" Инструктора с медленно пустеющего "поля брани". - И моя проблема.

Отредактировано Wolgen Deiss (13-06-2020 11:27:48)

…И тысячи, тысячи лиг отделяли человека от создания равного себе по силе искусственного интеллекта, – текли мысли Таганараса, подобно реке, рождённой сперва тонкой, бьющей из скалы струйкой, бурно бегущей вниз по скалам, соскакивая по камням, как юная лань, чтобы достигнуть равнины и разлиться в спокойствии, вычленив аксиомы из сумбурного потока и уже за счёт их расширяя своё русло, пополняя всё новыми и новыми мыслями.
Человеческий мозг не был совершенен. Как запертый в комнате пленник, узнающий о происходящем снаружи лишь по подслушанным шепоткам в коридоре, мозг мог быть обманут, перехвати кто один или несколько нервных импульсов, измени их или вовсе смени другими. И всё же не было иной такой машины, что с той же лёгкостью могла обработать каждый из миллиона импульсов, ежесекундно поступавших к ней. А ведь большинство их даже не находилось в человеческой власти, приходилось на подсознательную, дикую часть мозга. Как, например, процесс узнавания.
"Мистер Крафт", – шевельнул Таганарас одними губами, встретив взгляд коллеги-учёного, представшего в образе очаровательной женщины, и приветственно кивнул, лишь позже озарённый мыслью, как смог узнать его в этот момент.
Он прищурился, почти неосознанно взяв из стопки бумажную салфетку и разложив на столе перед собой. Ритм систематизировал разум. Как пастух наигрывает мелодию, поощряя овец идти в нужную сторону, так и ритм привычных, необременительных движений рук, что с лёгкостью мог управляться сейчас и животной частью мозга, настраивал разум на работу, гнал мысли в нужном направлении. В заученном ритме пальцы сгибали складку за складкой, пока салфетка не обернулась лотосом. Бабушка, должно быть, была бы в негодовании, увидь, для какой функции низвёл Таганарас практически священное для неё занятие. Следующая салфетка обернулась хризантемой. Узнавание. Что позволяло человеку в комке странным образом смятой бумаги узнавать цветы?
Сложив тюльпан, Таганарас медленно повернул его, подняв на уровень глаз, и отложил, наконец вновь обращая внимание на собравшихся агентов. Узнавание тоже было тем, за что не отвечала цивилизованная часть мозга.
Пройди десятки лет, но двое друзей узнают друг друга в толпе, даже если один успел облысеть, а другой располнел за эти годы. В ряде одинаковых безволосых младенцев мать без подсказок найдёт своё дитя. Влюблённый узнает свою зазнобу по одному лишь движению руки.
Так был устроен человек, анализировал мощнейшим из известных компьютеров не лицо, не глаза, а миллионы деталей каждого образа. Жесты, движения, очертания улыбки. Походку, разворот плеч, интонации голоса. Отрежь человеку палец – друзья узнают его. Срежь волосы – узнают всё равно. Располосуй тело шрамами, замени ноги протезами, удали глаз – человек всё равно может быть узнанным. Лишь прислушайся к тому, что говорит тебе твоя интуиция, заглушённая непрерывным рокотом мыслей животная часть, для которой опознание сородичей в стае было не жестом дружелюбия, а залогом выживания. Ты можешь не узнать непоправимо искалеченное, изменённое тело, каким бы близким оно ни было прежде, но ты не можешь опозориться, если изменена лишь одна деталь.
Взгляд Таганараса пробежался по каждому в зале, стараясь не задерживаться ни на ком и никого не заставить себя чувствовать неловко.
Цвет кожи, наклон головы, рост, запах сигарет от одного или же ярких духов от другого. Стоило лишь посмотреть на каждого человека перед собой не как на череду загадок, а как на образ в целом, и узнать с лёгкостью удалось каждого.

- Холли! - возмутился Колин, сдвигая брови ближе к носу. Вся эта ситуация ему порядком поднадоела. Кокс мог быть терпеливым, но данная ситуация его напрягала до сих пор. Хотя окружающие, в большей мере, получали от произошедшего толику удовольствия. Поглядывая на собравшихся, рыжий замечает, что постепенно стеснительность и зажатость уходит. Люди общаются как обычно: шутят, смеются, прикалываются друг над другом. Изучают новых себя. Новый и волнительный опыт, как-никак. Только Коксу это не интересно. Он желает скорейшего возвращения в прежнюю форму. А новостей все нет и нет. Холли решается пойти к ученым узнать что да как. - Давай. Я тебя догоню, как соберусь с мыслями.

На самом деле никуда Колин идти не хотел. Желание что-то делать отпало само. Ему требовалось время, чтобы принять себя. Вспомнив слова матери, он задумчиво кивнул. Этот жест был скорее для себя самого, нежели для остальных. Сложив ладони вместе перед своим лицом рыжий погрузился в себя, абстрагируясь от шума в кафетерии. Расфокусировавшийся взгляд смотрел куда-то вперед сквозь людей и стены. Но затем жизнь вновь возвращается в привычное русло. Колин расслабляется. Привычная улыбка возвращается к нему на лицо. Беглый взгляд снова проходится по людям. А вот и та рыжая макушка, что дарила ему радость. Рядом с ней пару людей, по всей видимости те самые ученые о которых она говорила. Может Колин и общается с кучей народу, но всех же знать не возможно? Плюс некоторые знакомства ограничиваются зонами работы. Парочка казалась знакомой, но вспомнить их настоящие лица, а уж тем более имена, было трудно. В какой-то момент Колин подавил в себе желание подойти и присоединиться, решив, что лучше всего будет просто понаблюдать за происходящим.

Несмотря на свой сравнительно молодой возраст, Константин привык вести себя так, словно ему уже было лет под 40, немного высокомерно и эпатажно, поскольку его взгляд редко когда бывал довольным или радостным. Однако сейчас у него было свободное время, да и Андервуд под боком, который так значительно его веселил своим состоянием. Поэтому Холли невероятно повезло, что она решила познакомиться с ним именно сейчас, а не когда он в модусе трудоголика.

Таганарас очевидно заметил их парочку, и Константин ответил на его кивок сдержанным опусканием густых ресниц. Наверное, со стороны в нем и вправду видели видную женщину, умеющую держать поводок в своих утонченных пальцах, и Крафта эта мысль забавляла. Он не был облучен, но даже он достаточно просто представить мог, как сидел бы его темный костюм на женщине, если бы тот был подогнан по фигуре. И как приковывают взгляды два холма на груди Надиэгийна, который даже не пытался прикрыться, хотя наверняка понимал, что выглядит непривычно развратно в самой обычной обстановке. "Интересно, татуировки на груди попадают в ложбинку или нет?" - задумался на секунду Крафт, переводя взгляд на своего полюбовничка. Уж эта златокудрая девица наверняка все видит своими глазами, пораженными каким-то облучением. И Константин с потаенным злорадным удовольствием наблюдает, как открывается этот чудный розовый ротик, как расширяются зрачки. Эверетт всегда был бисексуалом, а значит был и с девушками, вполне осознавая их красоту. А Таганарас наверняка был той самой южной красоткой, с которой хотелось бы возлечь хотя бы на одну ночь, чтобы удовлетворить свои мечты. "Или он не из южных стран?" Крафт не сильно разбирался в народностях, и был даже немного рад, что его мысли никто не мог прочесть.

- К слову об инструкциях и всем творящемся. Гендерное восприятие облученных сейчас находится в реверсивном положении.
Константин краем уха слышит знакомые термины, бросая мысли о непристойных обнаженных телесах, что несомненно раскрашивали щеки его спутника. Но это же не повод игнорировать милую воспитанницу, которая так старается немного пообщаться с теми, кто хотя бы гипотетически могут ответить на ее вопросы.
- Тут я соглашусь. Нам не объяснили, что за излучение наблюдалось, но как я вижу, оно зацепило достаточно большой спектр людей по нескольким этажам Исследовательского центра.
"Что несомненно, просто вопиюще. Что за облучение может пройти через стандартную радиационную защиту, что стоит на каждой лаборатории? Любое бы излучение было бы остановлено, значит... оно передавалось по воздуху? Тогда почему нет вторично зараженных от первой группы?"
Вопросов у самого Константина было чертовски много, а вот ответы на голубом блюдечке никто не нес. Крафт, любитель задающих умов, с интересом посмотрел на Холли. Если девушка возьмет себя в руки, в лабораториях такие люди нужны - умеющие завалить вопросами, умеющие предложить рассмотреть ситуацию с разных сторон. Крафт даже нравоучительно поднял бровь, перекладывая взгляд на Андервуда, из которого вопросы порой требовалось щипцами тянуть.
- Начнем с того, что у меня крайне мало данных на руках, чтобы строить какие-либо предположения, - улыбнулся Крафт, поддерживая интересный ему диалог. - Забавное сравнение с вампирами, мне нравится.
Он даже хмыкнул, чувствуя, как настроение вновь поднимается.
- Облучение, каким бы оно не было, явно затронуло часть зоны, что отвечает за обработку нашего гендерного восприятия, необходимого нам. Эффект действительно занятный, мне, как ученому, не известен способ, которым можно было бы добиться подобного. Кроме галлюциногенов, естественно.
Крафт облизывает тонкие губы. Затем совершенно бесцеремонно тянется с Эверетту, ощупывая его бедра, чтобы поискать бумажник. Он помнит, что вроде как там должны быть их фотка еще со школы.
- На сколько интересно мы эстетически красивы, если отбросить мысль о "неправильности" такого восприятия?
- Да, Андервуд, насколько мы оба красивы и естественны для тебя сейчас? Мы не вызываем у тебя недопонимания или отторжения? - повторил Крафт за девушкой, немного ехидным голосом. Руки тем временем находят бумажник, и он открывает его, игнорируя банкноты.
- Что насчет эксперимента? Нам нужно лишь статичное изображение людей и хотя бы один облученный... А где фотка? Ты разве не хранишь ее? - удивился он, моргнув. Перевел взгляд на Холли. - Может тогда воспользуемся изображениями знаменитостей в интернете?

Признаться честно, Эверетт слушал девушку вполуха: все равно обращались ни к нему, а к его руководителю, который обожает чужие вопросы и с удовольствием отвечает на них, если не слишком занят работой. Сейчас Константин был занят исключительно тем, что кидал на своего любовника многозначительные взгляды, которые тот старательно игнорировал. Про то, какими должны быть ученые, они и без того говорили достаточно много, и парень был бы очень рад однажды вникнуть и начать уже свое чудесное преображение в такого же карьериста. Умом и самоотдачей он для этого как раз вышел, но калифорнийский гедонистский менталитет сделал свое черное дело.

— Насколько, интересно, мы эстетически красивы, если отбросить мысль о «неправильности» такого восприятия? — несмотря на то, что в чужую беседу он не вникает, слова, адресованные лично ему, Эверетт распознает безошибочно и тут же поднимает внимательный взгляд. Последние несколько минут, не желая просто молча скучать и слушать, парень провел за разглядыванием людей вокруг: некоторых было легко узнать, некоторые казались ему лишь смутно знакомыми, некоторые заставляли откровенно задуматься. Те, что были красивы в своем родном облике, не теряли привлекательности и сейчас, а Эверетт, откровенно говоря, находил приятными глазу практически всех.
— Да, Андервуд, насколько мы оба красивы и естественны для тебя сейчас? Мы не вызываем у тебя недопонимания или отторжения? — ехидство в голосе любовника он сознательно игнорирует, не желая вступать с ним в полемику, и задумывается над вопросом всерьёз.
— На самом деле недопонимание у себя вызываю только я сам, — признается он и передергивает плечами, когда Константин вдруг тянется ощупать его карманы, а тонкие пальцы находятся в опасной близости от того, чего сам Эверетт сейчас не ощущал. Вот это как раз все еще сложно было воспринимать как данность. — Со всеми остальными людьми не так уж сложно: я вижу перед собой милого юношу и легко могу представить на его месте такую же милую девушку. Какое тут может быть отторжение?
Парень улыбается воспитаннице, мысленно удерживая себя от того, чтобы стукнуть любовника по голове и высказать ему пару ласковых на тему личного пространства в дружеских отношениях. Эверетт Андервуд — мой друг, да? Так и ведь себя соответствующе, дурной ты немец. 
— Эксперимент, я полагаю, будет проводиться надо мной? — деловито уточняет он, отнимая у Константина свой бумажник и самостоятельно выуживая фотографию, сложенную в несколько раз, из скрытого под дополнительной застежкой кармашка. Этот снимок у Эверетта хранился даже дольше, чем длились их отношения, но его руководитель относился к нему без всякого уважения. Парень был вынужден постоянно перепрятывать дорогую сердцу вещь, спасая ее от чужих цепких рук, а себя — от ироничных усмешек. — Не было бы логичнее сделать это с теми людьми, которых я не знаю? Так можно будет исключить приспособленческую фантазию: мне не известен настоящий пол, а мое сознание не переворачивает его только потому, что это сейчас кажется ему правильным.

Отредактировано Everett Underwood (17-06-2020 02:46:38)

Эгоизм в сознании Инструктора приравнивался к запредельной чистоте. Не к грязи, не к безнравственности, не к чему-либо постыдному и скверному, а, напротив, к нерушимой полноценности, к сакральному принятию себя. В нем нет и не должно быть самолюбования и нарциссизма, нет подлости и беспринципности, есть только честность, которой нет нужды скрываться за дешевеньким тряпьем из мнимой жертвенности, альтруизма и навязанных всевышним обязательств. Дайс не нуждался в том, чтобы ему благоволили просто так, без выгод, без корыстного расчета, да и себя не считал должным проявлять участие без личной пользы - все имело свою цену, в разных плоскостях, в любой валюте: что в ментальной, что в физической. Люди, которые не принимали этот кодекс, которые считали, будто им чем-то обязаны, так же, как и они обязаны другим, вызывали в Вольгене одну лишь молчаливую улыбку. Когда любят "просто так", когда дружат "просто так", когда в этом "просто так" имеется так много нематериальных благ, что все за раз не перечислишь, но только сунься в тонкие подсчеты, как тебя мгновенно обвинят в моральном иждивенстве, в этаком духовном потребительстве, о котором следует молчать, чтобы не разгневать чье-то ханжество. Дайс понимал, по каким причинам и за что он ценит Теодора. Как и то, по каким причинам Линкс сам держится за эту долговременную связь. И больше ничего не нужно - никаких признаний, заверений, никакого страхования взаимности, никаких гарантий и печатей, которые так просто смыть или подделать. Их выгода была основой, базисом, незыблемым и откровенным, монолитнее, чем чувство и надежнее, чем человеческое настроение. Все это могло сойти за сделку, но сделку самую порядочную из возможных, подтверждающую ценности, которые они в себе взрастили.
- В таком случае Вы понимаете, что одному из нас суждено остаться ни с чем, - шахматная схватка продолжалась, и Вольген делал все, чтобы приблизиться к чужому королю. Тео видел его направление, но сам был уже близок от финального маневра, а потому настырно пробивал защиту Дайс, без суеты и настороженности. Кажется, что тема, в которую втекло их обсуждение, являла собой игровое поле куда более тревожное и неопределенное, чем простая черно-белая доска с фигурами. Два цвета, две позиции, два взгляда на одни и те же вещи. Заведующая не скрывала занимаемых позиций, не прятала свою потребность в том, чтобы Инструктор продолжал свое существование. Не потому, что это, дескать, было "правильно", не потому, что Дайс упустит превосходное богатство жизни, не потому, что он достоин счастья вплоть до самой старости, а потому что ей, ученой, так было угодно, потому что ей так будет лучше, и никаких иных мотивов ей не требовалось, чтобы утвердить свое нагое право - биться за свои желания. В этой исключительной безжалостности Вольген видел опьяняющую красоту и искренность, которую он с удовольствием растопчет - так же, как когда-то растоптал свое природное стремление жить без причины и без цели, просто так, довольствуясь одним своим дыханием. Штурмовик не мог испытывать к ученой жалости, потому что эта женщина в ней не нуждалась так же, как и он. Создавалось впечатление, будто в день их первой встречи ими было выдвинуто требование, негласное, но твердое, словно алмаз: "Делай что угодно, только не жалей. С остальным я справлюсь".
- Меня вполне устроит игра с ненулевой суммой, - произнесла заведующая, демонстрируя, что все-таки взяла с собой свое терпение, которое теперь настойчиво царапали слова штурмовика.
- Не хочу Вас огорчать, но между нами она невозможна, - еще один улыбчивый удар, преподнесенный Дайсом, словно угощение - с елейной неуступчивостью, с отсутствием возможных вариантов. Он упивался тем, что был не в состоянии пробить чужую оборону, что женщина способна защититься от его жестокости, потому что они оба были слишком далеки от собственного сердца.
- Возможна. Я за этим прослежу.
- Хооо.., - Инструктор вскинул брови, изображая то, что не испытывал. -..звучит, как угроза, миссис Дайс. С каких пор Вы стали таким грозным оппонентом? - "С каких пор ваша во мне потребность стала важнее ваших принципов и холёной независимости?".
- С тех пор, как.., - начало было строгим и решительным, и Тео даже поднял голову, намереваясь смело встретить дерзкое внимание штурмовика. Но в последние секунды что-то снова надломилось, словно Линкса осенило, будто он, пусть с запозданием, но понял, что конкретно у него спросили. То, что было упаковано в столь ироничные слова, но им совсем не соответствовало. То, что было много глубже и настырнее, чем саркастичная усмешка, и смотрело на него двумя янтарными огнями, проклинающими собственную жизнь. С каких пор ты отказался быть мне просто параллелью, которая готова пролегать предельно близко, но притом воздерживаться от душещипательных пересечений, Теодор? С каких пор твое собственное счастье перестало быть константой, не зависящей от присутствия или отсутствия другого человека? Ведь твоя самодостаточность всегда была настолько герметична, она так долго находилась в вакууме, и ни одна моральная привязанность не могла его нарушить. А что теперь? Сдаешь позиции? Признаешься, что тебе действительно будет настолько больно? Что это разорвет тебя на части, выпотрошит, обнулит? Темные пальцы потянулись к галстуку, вцепились в его аккуратный узел и немного потянули вниз, словно заведующей нужна была опора - то, за что хотелось ухватиться, чтобы не упасть, не провалиться в жгучую, как раскаленная игла, эмоцию. Так сердечники хватаются за сердце в момент приступа - порывисто, с зубовным скрежетом и вымученным замиранием, с надеждой, что пройдет, попустит, что они переживут этот внезапный пароксизм. - ..с тех пор, как я.., - веки ученой опустились, пряча изумрудный холод, который отчего-то начал спешно таять. Тонкая рука отпрянула от галстука, и зрительный контакт возобновился. Она тихо выдохнула, но что-то в ней упрямо распрямилось, признавая муку, но не признавая ее значимость. Справилась. С этим она тоже справилась. -..сделал для Вас первое исключение. С тех пор, как Вы получили право обращаться ко мне, как угодно, даже как к своей супруге.
   Этого было достаточно. Вольген зашел слишком далеко, и они оба это понимали. Только вот "индийская царица" не попросит у него пощады, она была готова сознаваться в каждом преступлении, что отдаляло ее от образа стального механизма и приравнивало к человеку - непостижимо сильному, но все же человеку, который слишком не боится боли, чтобы скрываться от нее за дьявольским оскалом.   
- Ходите, мистер Линкс, - обращение Инструктора звучало повелительно и бессердечно, словно он был чем-то недоволен. И это в самом деле было так. Пока он спускался вниз, по бесконечной лестнице, прямиком до мстительного жерла, Тео поднимался вверх, к людскому и всесильному, и теперь был слишком идеальным, слишком светлым, чтобы черноте было легко сносить этот отвратный свет. Во всем, что не касалось мести, Вольген проиграл. Потому что отдал за победу все, что было. - Ваш ход.

Отредактировано Wolgen Deiss (17-06-2020 22:48:57)

Вивиан прислушивалась к своим ощущениям, пытаясь понять, насколько сильно они изменились. Ну не могла же она и в самом деле стать другого пола?.. Эта мысль была дикой и даже допустить возможность ее реальности казалось чем-то невозможным. И Ви отказывалась признавать даже крохотную вероятность подобного. Однако все телесные ощущения говорили о том, что она - вполне себе настоящий представитель мужского пола, со всеми атрибутами. В этом она все-таки убедилась, ощупывая себя, пока на нее никто не смотрел, и только мысленно выругалась в очередной раз.
Правда, сейчас, когда первое недоумение и испуг уже отступили, в голове ее зрели мысли куда более беспечные. Например о том, как будут ощущаться действия, которые для девушек и парней отличаются принципиально?.. И от подобных размышлений ее по-прежнему алые глаза сверкали подозрительно веселым блеском.
-Вроде не употребляли. Хотя я не знаю уже, в чем можно быть уверенным, - фыркнул паренек, откидываясь на спинку стула и очень по-мальчишески на нем разваливаясь, скрестив руки на груди. Было забавно отслеживать эти ощущения в теле, что то, что для девушки было бы неудобно и неправильно, сейчас не вызывало никаких неприятных ощущений. Это в очередной раз надавливало на болезненную точку определения своего гендера, но от бесплодных размышлений об этом уже голова начинала болеть, так что Ви лишь тряхнул головой, сосредотачиваясь на словах собеседницы.
-Может это они к дню святого Валентина на следующий год готовятся? - рассмеялся коротко парень, не разделяя серьезный настрой синеглазой особы. -Будет очень интересно послушать, как в Преображении все это объяснят, потому что судя по количеству пострадавших, к ним будет очень много вопросов, - он оскалился хищно, немного злорадно радуясь тому, что сам в центре Исследования не работал.
-Дааа, из тебя вышла очень миленькая девушка, Кеннет, - Ви оценивающе окинул взглядом собеседницу, присматриваясь внимательнее, потому что это и впрямь было очень интересным зрелищем. Никогда еще Вивиан не приходило в голову представлять себе своего преподавателя в женском облике. Да кому вообще это придет в голову? И сейчас любопытство, с которым пристально изучался каждый сантиметр чужого тела, было практически исследовательским. Пожалуй, если бы Ногарэ сам придумывал, как бы мог выглядеть Кеннет-девушка, то некоторые черты точно вообразил бы по-другому. Длинные волосы, например, были совершенно внезапны. Хотя в то же время, чем внимательнее вглядывался парень, тем больше находил схожих в мужском и женском облике черт.
-Интересно только, как ты в таком виде будешь преподавать военную подготовку, - вот тут уж Ногарэ заржал в голос. -Учти, слушать тебя серьезно вряд ли кто-то сможет, а парни так вообще тебе только и будут, что глазки строить, - отсмеявшись, парень хитро уставился на напарницу. -А что скажешь ты про мой новый облик? Все однокурсницы были бы мои, а?

Этот эксперимент достаточно поверхностный, но Константину почему-то интересно участвовать в нем. Наверное, из-за личности облученного. ВЕдь если бы его интересовали люди, если бы его интересовало то, как что-то из внешних раздражителей влияет на объект, он бы изначально пошел бы либо в больничное крыло, либо в лабораторию биохимии. А его сферой было изучение миров, а именно их радиоактивной составляющей, их излучения и различия. Безумно мелочная сфера, где ошибки недопустимы, так как выворачивают наизнанку все понимания новой местности.

- На самом деле недопонимание у себя вызываю только я сам, - признается Эверетт. Крафт поднимает бровь. Интересно. То есть никто не смущает, а своя грудь на психику давит?
- Мы все поняли, что тебе как пансексуалу плевать, девушка перед тобой или парень, лишь бы симпатичный, - цокает языком ученый. - Нам интересно то, что ты воспринимаешь это без стресса. Для тебя все поменялось в какой-то миг, но при этом осталось естественным, хотя ты и понимаешь, что это неправильно.
- Было бы дело в Вегасе, я бы сказала, что все подверглись гипнозу. Но и эта версия мимо, хотя она многое объяснила бы, - предполагает воспитанница. Крафт покачал головой, не зная, соглашаться или нет. Сам он под гипнозом никогда не был, а фильмы наверное учитывать не стоит? Да и потом, разве реально загипнотизировать людей без контакта через стены? "Звук? Единственное, что мы ощущаем не глазами и способны поддаваться гипнозу".
- Эксперимент, я полагаю, будет проводиться надо мной?
- Естественно. Я так понимаю, что Холли не облучена, как и я. Из нас троих только ты и подходишь, - кивает Крафт, внимательно следя за чужими руками. Нет, он не ошибся, фотография была все еще при нем. "Интересно, что конкретно вынуждает его хранить ее столько лет?" Но этот вопрос был явно не из тех, который задают при посторонних.
- Да, как и сказал мистер Крафт нужен взгляд именно облученного. А ваше дополнение очень интересное. Про узнаваемость. Один момент.
Константин язвительно улыбнулся Эверетту, пока девушка была занята короткими поисками. Ну почему бы и нет? Это действительно интересно. Ему даже дали телефон в руки, где было набрано короткое сообщение.
- Ого. А это прям серьезный подход, - улыбнулся Крафт. Он даже не стал спорить с девушкой, отстаивая свое право человека сидеть там, где ему хочется, пересаживаясь на диван, вплотную к Андервуду. В конце концов, разве не он сам хотел, чтобы Крафт не скрывал их отношения?
- Ты готов? - уточнил он у Андервуда чисто из вредности, ибо у того и выбора не было.
- Итак поехали, скажите, что будете видеть, мистер Андервуд.
Константин с интересом рассматривал фотографии. На самом деле даже без облучения вполне можно было бы запутаться, хотя он просто знал, куда смотреть, чтобы свести к минимуму свои ошибки. А вот куда смотреть Эверетту?

— Мы все поняли, что тебе как пансексуалу плевать, девушка перед тобой или парень, лишь бы симпатичный, — цокает языком Константин, а парень в ответ улыбается ему так мягко, словно только что услышал признание в любви. За долгие годы отношений у него вообще выработался рефлекс, советующий на все замечания отвечать исключительно ласково.
Несмотря на все то, что между ними было и могло произойти в будущем, одна вещь всегда оставалась неизменной: Эверетту доставались все язвительные улыбочки его любовника, большинство произнесенных им за день издевательских замечаний, а еще завуалированные и не очень оскорбления, которые молодой мужчина мог воспроизводить в огромных масштабах. Это была часть истории, тянувшаяся шлейфом еще с тех пор, когда ему самому было всего лишь семнадцать, и они с его будущим руководителем старательно делали вид, будто их связывает только репетиторство. Точнее, вид делал в основном Константин, и потому беспрестанно оттачивал в присутствии влюбленного тогда еще второкурсника свой и без того острый язычок. Эверетт страдал, конечно, и пару раз даже плакал в подушку, пока никто не видел, но при встрече всегда безмятежно улыбался и делал вид, что ему плевать на все с высокой колокольни.
Примерно этой же тактики парень пытался придерживаться и в роли лаборанта, но со временем не выдержал и начал отвечать, в минуту вспыхивая от злых подначек и отвечая на них с ничуть не меньшим ядом в голосе. Тогда он страдал даже больше, чем во время обучения, но все равно старательно притворялся, что все в порядке, даже когда обидно было почти до слез.
Прекратились ли их пикировки с началом — новым началом — отношений, которые с самого начала должны были стать и с каждым днем все больше становились серьезными? Нет, но теперь Эверетт изобрел новый, третий план действий, который должен был спасти его во время чужого приступа злословия. Помогали поцелуи, помогали растерянные улыбки, помогало затихнуть и прижаться к теплому боку, потому что Константин, очевидно, находил его милым в такие моменты. Не помогал секс, не помогало отвечать и не помогало обижаться: последнее любовник вообще высмеивал в течение полугода, пока однажды не смог задеть Эверетта всерьез. Никто не помнил точно, что именно произошло, но тогда парень только и смог, что изумленно распахнуть глаза, закрыть рот и молчать на протяжении целого дня, не поднимая на руководителя взгляда. Он варился в своей обиде до тех пор, пока Константин не начал делать то, что было ему несвойственно. Он молча, но настойчиво нарушал его личное пространство, не извиняясь, но показывая свое небезразличие. Эверетт был тряпкой и законченным идиотом, по уши влюбленным в эту ненавязчиво совестливую язву. Обижаться с тех у него больше не получалось.

Ему пришлось вернуться из воспоминаний в реальность, когда и Холли, и Константин в один голос подтвердили что да, подопытным в эксперименте будет именно он. Тут Эверетта, совершенно не трусливого и готового поучаствовать во всем, что не было воздержанием, вдруг прошиб холодный пот.
— Я знаю, что тебе очень хочется избавиться от меня и все такое, но мне все равно не хотелось бы поехать крышей после ваших экспериментов, — взволнованно бормочет парень на ухо Константину, пока девушка отстает фотографии в телефоне, выбирая подходящие. Конечно, у него есть право переживать: они ведь даже не знают, что видят облученные на снимках и не будет ли это еще более пугающим опытом, чем смена пола. Эверетт представляет себе мешанину из двух человеческих полов и — почему вообще? — одного особенно противного создания из выученного назубок монстрариума, и ежится от отвращения. Нет уж, к черту, его сознание и без того переживает сейчас не самые лучшие времена.
Как следует испугаться он не успевает, потому что на подсунутых ему под нос изображениях нет никого лишнего. Всего лишь люди, которые, с первого взгляда, даже в заблуждение его не вводят. Но это только с первого взгляда — спустя пару секунд Эверетт уже куда более заинтересованно подается вперед, разглядывая лица незнакомцев.
Первые две фотографии дается ему легко. Он сообщает, что видит перед собой парней, и добавляет, что в реальности это скорее всего девушки, и старается не думать о том, что его глаза подмечают некоторые нестыковки в лицах этих людей. Следующее изображение увлекает немного больше: у человека в серой майке абсолютно женское мягкое лицо и мужское тело с широкими плечами и плоской грудью. Эверетт подвисает, озвучивая свои соображения в слух, и никак не может определить реальный пол этой матрешки.
— Кого вы мне подсунули? — растерянно интересуется он, переводя взгляд со снимка на Холли и Константина, а затем обратно. Ему становится интересно, что можно было бы увидеть без облучения. Девичий бюст и не слишком женственную квадратную челюсть? Парень знает, что любовник обязательно будет издеваться над ним после, но ради чистоты эксперимента проговаривает и это тоже. Эверетт, конечно, человеколюбив в целом, без разделений, и его совсем не трогают чужие странности в том числе и во внешности, но не тогда, когда в его голове все перевернуто вверх дном.
Дальше его сбивает одежда, и парень поднимает на Холли недостойный взрослого человека, смотрящего на почти еще ребенка, обвиняющий взгляд.
— Я вижу женщин в женских платьях, — сварливо замечает он, поднимая брови. Что бы там не поменяло восприятие большей части агентов, на одежду оно не влияло. Именно это и не давало определиться окончательно: если в реальности это мужчины, то почему они одеты именно так? Нет, Эверетт действительно готов к любым человеческим странностям и предпочтениям, но сейчас их явно слишком много для него одного.
— Все, кого вы мне показали, были либо переодетыми в противоположный пол, либо просто слишком похожими внешне, — осторожно предполагает парень, разглядывая последнее изображение, самое узнаваемое из всех. Именно оно и проясняет ему некоторые детали проводимого над ним эксперимента. — Восприятие пола — это анализирование целого набора черт лица, тела и стереотипов о внешности и поведении. Облучение, видимо, повлияло только на первые два пункта, так что некоторые детали меня немного смущают.

Отредактировано Everett Underwood (24-06-2020 23:34:22)

Еще с детства, упав, он привык подниматься с колен и идти дальше вперед, так, словно это падение было не чьим-то чужим вмешательством в проложенную им траекторию пути, а ее неотъемлемой частью. Убежденный в том, что любой маршрут к успеху никогда не будет гладким и лишенным вторжения со стороны, потому как ничто действительно ценное не станет просто лежать на дороге, прямо под ногами, легко досягаемое, никому не нужное и доступное, Теодор научился видеть в возникающих перед ним преградах не предупредительные красные знаки с надписью "стоп", а зеленые указатели, подтверждающие, что он движется в верном направлении. И что дальше будет еще тяжелее. Ведь легко по жизни шли либо придурки, либо те, у кого совершенно не было целей и стремлений. Все остальные же, наметив себе свою личную вершину Олимпа, взбирались на нее годами, а иногда и всю жизнь, раня ладони в кровь, горящими глазами смотря только вперед и вверх, но никогда назад и вниз. И Теодор, как и Дайс, принадлежал именно ко вторым.
Его цель, зародившись после знакомства в Вольген как следствие их близкого и выгодного для обоих сотрудничества, стремительно росла в размерах и крепла, формируясь в четкую мысль, подкормленную личным эгоистичным желанием. Она, в отличие от остальных, прочих целей, преданно поддерживающих продвижение Дайс на пути к его собственному Олимпу и убирающих с его пути все, что могло бы ему помешать, несла в себе диаметрально противоположную функцию - самим смыслом ее существования, ее начальной точкой отсчета, с которой она начала свое развитие, было желание не дать инструктору пройти свой путь до конца. Это был чистой воды саботаж, которым Теодор занимался в открытую, бросая яростный вызов Вольген, его взглядам и позициям, воспринимая их ничто иное как очередные преграды на пути к собственной цели.

Стоически выдержав обжигающее прикосновение янтаря к своему сознанию, Линкс опустил взгляд на шахматную доску. Вместе с сердцем, диктующим ритм пульсации в его крови, о внутреннюю сторону его черепной коробки ровно и размеренно постукивал молоточек уже разработанного и утвержденного концепта: пусть Вольген и дальше движется вперед, пусть ставит непробиваемые прозрачные стены, через которые планирует заставить Тео просто наблюдать, пусть скалится, фатально и торжественно, уверенный в том, что никто и ничто не помешают ему получить желаемое - но чем яростнее будет это его сопротивление, тем только тверже и решительнее будет звучать рядом с ним шаг чужих отлакированных узких туфель.

- Вы ведь знаете, что последует за этим ходом, - буднично-сухим тоном обратилась к инструктору темнокожая заведующая, нисколько не снизив вкусовой градус металла в своем ровном, спокойном голосе. Словно пару секунд назад это не она был той, кто сжимал в пальцах тугой узел галстука, в попытках вновь обрести опору и подняться, она все также шла вперед, двигаясь легко и уверенно, не делая ни единой попытки оглянуться назад.
- Да, более чем, - отозвался с другой стороны стола улыбающийся штурмовик, в ожидании постучав пальцами по гладкой столешнице.
- Не хотите оттянуть момент своего поражения? - Теодор поднял свой взгляд на Дайс, впервые за некоторое время возвращая тонким губам легкий насмешливый изгиб. Он не торопился с тем, чтобы двигать фигуры, вместо это в легкой задумчивости созерцая своего противника. Линксу определенно показалось странным то, как спокойно Вольген воспринял факт собственного приближающегося поражения, но причина, по которой инструктор повел себя подробным образом, ускользнула от его ума, который, там, за кулисами темного лица и цепкого взгляда, все еще приходил в себя после недавней потери равновесия.

- Оттянуть? Мистер Линкс, я уже настолько далек от поражения, что мне его даже не видно, - крепкие руки Вольген коротким движением рассекли воздух, плотными прутьями переплетаясь у него на ровно вздымающейся груди. Он по прежнему улыбался, смотря на Теодора с той самой насмешкой, которая порождала в ученом смутное и тревожное подозрение в том, что он что-то упустил. Но что именно? Когда? В какой момент их игры и разговора?..
Движимые сомнениями, зеленые глаза мягко скользнули вниз, на шахматное поле, созерцая оставшихся там бойцов. Но сколько бы Тео не смотрел, истина для него не менялась - его следующий ход должен был быть последним.
- Как Вам будет угодно, - сомнения порождают только новые сомнения, оставляя тебя стоять на месте. Любые же действия ведут либо к успеху, либо к поражению, но они в любом случае позволяют тебе двигаться вперед. Теодор легко поднял свою фигуру, с тихим ударом дерева о дерево опрокидывая фигуру Вольген. Если он ничего не упустил, этот ход обеспечит ему ожидаемую победу. Если же ошибся, то этот ход даст ему понять, где именно и когда он оступился. - Шах и мат.

Наступила короткая, напряженная тишина. А затем ее резко разорвали в клочья ритмичные и повторяющиеся хлопки.
- Поздравляю, мистер Линкс! - гулко посмеиваясь, Вольген продолжал простодушно хлопать, облокотившись на спинку своего стула и сверкая ровными рядами белых зубов.
- Это было не так просто, как может показаться на первый взгляд, - сухо и натянуто отозвался Тео, ощущая некоторый легкий дискомфорт от направленных в его сторону поздравлений. Они не казались ему наигранными, но что-то в голосе инструктора, какие-то определенные нотки очень явно и показательно говорили о том, что для него игра еще не была закончена.
- Понимаю. Вы хорошо постарались. Но Вас это, увы, не спасло, - взгляд Теодора впился сначала в ухмыляющееся лицо Вольген, который наклонился к столу, а затем проследовал за его кивком и опустился на шахматную доску. - Черный ферзь. Вы помните, чей он?
В тот яркий момент, когда осознание упущенной детали осенило Теодора, уже было поздно что-то менять. Совершенная им ошибка пронзила его слух падением собственного короля, поверженного чужой фигурой, и зычным, низким голосом, благодарившим его за допущенный промах в расчетах.
Вольген Дайс, довольно улыбаясь и упиваясь моментом собственной победы, искренне благодарил его за поражение.
- Спасибо за игру.

Я бы дал вам слабительное, чтобы вас прочистило от заботы о вечном, но, боюсь, уже поздно. Утрите слезы и отражайтесь в своей пустоте. А лучше — наслаждайтесь последними минутами, пока еще ворочаются глаза и шевелятся пальцы(с)

   Говорят, что нет людей более живых, чем те, которые знают о своей скорой кончине. Не о гипотетической, которая маячит где-то за границами рутины и позволяет отложить себя на завтра и на послезавтра, а именно о скорой, явственной - той, что вылезла из мутного потенциала, став осязаемой и жесткой неизбежностью. Человек, вытуренный из уютной неопределенности, начинает чувствовать и видеть жизнь совсем иначе, врастать в нее, как свет в стекло, воспринимать ее настолько глубоко, насколько позволяет его разум. Эта мысль, разумеется, не нова, и те же экзистенциалисты успели обсосать ее вдоль и поперек, но в судьбе Инструктора она нашла свое относительное подтверждение. Вольген знал, когда умрет. Он не имел ни точных дат, ни точных положений стрелок на часах, но было некое событие, которое могло случиться хоть сейчас, хоть через десять лет, хоть через тридцать, и именно оно было конкретной точкой, не нуждающейся в точных временных координатах. К своей кончине Вольген был готов всегда. Возможно именно поэтому не позволял себе пустых секунд, пустых дней и пустых лет, пустых занятий, пустых разговоров, пустых мыслей и пустых решений. Все должно быть переполнено мотивами. Осознанностью. И причинно-следственным горючим.
   Даже сейчас, запертый во внештатной ситуации, словно в тесной телефонной будке, Дайс отказывался просто выжидать и тратить время, просто наслаждаться разговором и игрой с заведующим. Каждый отрезок жизни должен быть использован. Использован. Хотя бы для чего-нибудь полезного и выгодного - того, что приближало к цели. Никакого "отдохнуть", никакого "для забавы", никакого "для собственного удовольствия". Рассудок Вольген брезговал бесцельностью и гедонизмом, потому и сочинил примерный план на предстоящие минуты заточения в гудящем кафетерии. Его победа в шахматы являлась частью спроектированных расписаний - в ней не было бы смысла, если бы она не приводила к следующему шагу. И к последующему. И к послепослеследующему.
   Тео пристально смотрел на шахматную доску. Не бездумно и ошеломленно, а, напротив, с вострым интересом, включив в уме обратную промотку, чтобы найти тот самый роковой участок, в котором допустил ошибку. В котором его пальцы, обтянутые хлопковой перчаткой, подхватили черного ферзя - не своего, чужого. Возможно, так бы реагировала Смерть на мат от Антониуса Блока - без гнева, но с желанием постичь истоки собственной оплошности. Сделать пересчет природных постулатов и законов, чтобы убедиться, что он следовал им от и до. Линксу нужно было время, чтобы провести ревизию ходов, и Вольген не мешал ему - просто молчал, любуясь обликом ученой. А выглядела она изумительно - люди в принципе становятся намного сексуальнее, когда так усердно и настырно думают.
- Вы.., - взгляд зеленых глаз начал неспешно отлипать от шахматного поля, пока Линкс завязывал в уме последний "узелок". - Вы ведь заметили мою ошибку, не так ли? - никакой претензии, никакого осуждения. Женщина нуждалась в этом уточнении лишь для того, чтобы поставить точку в собственном анализе. 
- Скажу даже больше - я на нее рассчитывал, - подтвердил Инструктор, кивнув с особенной почтительностью, будто принимая комплимент. Они снова замолчали, продолжая оживленный диалог, в котором могли в полной мере обсудить произошедшее - не голосом и не словами, но точным прогнозированием чужих слов и интонаций.
- Можно ли счесть это честным?
- Дело этики. И вкуса.
- Я использовал вашу фигуру, но вы меня не остановили.
- С вашей стороны это мог быть своеобразный флирт.
- Но он им не был.
- Кто же знал?
- Мы с самого начала играли не по правилам.
- Тогда какой смысл соблюдать их сейчас?
- Играя шахматными фигурами, мы играли не в шахматы.
- Никто не оглашал, во что мы будем играть. Возможно, это было нечто "по мотивам" шахмат.
- Это абсурд.
- Это инновация.
- Нонсенс.
- Авторский штрих.    Безмолвная минута прервалась неотвратимым смехом - и ученой, и штурмовика. Казалось, Тео уже согласился признать собственное поражение, но не потому, что в самом деле оступился, а потому что проигрыш, который ему вознамерились всучить, напоминал букет цветов, который слишком льстил своим замысловатым оформлением. Слишком уж несносно и очаровательно. Слишком уж неоспоримо в своей непосредственно-игривой верткости. Ему было тяжело противиться тем несуразным аргументам, которые мог выдвинуть инструктор - хотя бы потому, что Вольген сам прекрасно понимал их несуразность, но все равно бы настоял. Могло создаться впечатление, будто бы победа доставалась не тому, кто соблюдал определенные условия, а тому, кто мог присвоить ее наиболее оригинальным и нетривиальным способом.
- Что же.., - растянув губы в улыбке, ученая поставила мимическую точку, а затем расслабила все лицевые мускулы, чтобы вернуться в свою прежнюю невозмутимость. - В таком случае, жду Вашей просьбы, мистер Дайс.
- Я хочу, чтобы в ближайшие двадцать минут Вы выполняли каждое из моих требований, - деловито начал Вольген, укладывая локоть на край стола. То, что он задумал в отношении заведующей, можно было счесть обыкновенной шалостью, потехой, чья задача - ублажить его измученное скукой эго. Только вот на деле Дайс ставил акцент не на своих реакциях и впечатлениях, а на том, как это отразится на самом Теодоре. Что тот испытает, что почувствует и как это на нем скажется - в этом заключалась ценность тех анекдотичных замыслов, которые инструктор собирался воплотить. Каждый отрезок жизни должен быть использован. В каждую встречу с Линксом нужно что-то вкладывать. Чтобы в конечном счете получить необходимую кондицию его сознания и восприятия - стоящая микроцель, чтобы занять себя на время изоляции.
- Одно желание - чтобы исполнили несколько желаний? Напоминает бессмысленную упаковку, - спокойно отозвалась женщина, скептично вздернув бровь. На самом деле ее ничего уже не удивляло.
- Это называется "художественное оформление", мистер Линкс, - хищно выцедил через оскал инструктор, ничуть не оцарапанный ее сомнением. - Я пробую себя в дизайне.
- Меня радует Ваше саморазвитие.., - на выдохе парировала темнокожая заведующая. - Полагаю, выбора у меня нет.
- За кого Вы меня принимаете? - почти возмутился Дайс, попутно поднимаясь с места. - Разумеется его нет, - он поднес к лицу запястье, окольцованное строгими наручными часами. - Я засек время. Идёмте. 

Отредактировано Wolgen Deiss (28-06-2020 14:40:30)

- Я знаю, что тебе очень хочется избавиться от меня и все такое, но мне все равно не хотелось бы поехать крышей после ваших экспериментов, - ворчит Эверетт прямо на ухо, словно что-то скрывает. Крафт приподнимает бровь, но молчит, потому как выбора у его медика и нет. Эксперимент простой и явно не повредит психику такого ловеласа и проходимца, как Андервуд.
Фотографии, которые выбрала Холли интересные. Интересно, что видит Эверетт, пока смотрит на них. Ему явно тут не поможет акцент на одежду. Как и не поможет чуйка, которая подверглась облучению. А потому наблюдать за его лицом, пока он всматривается и комментирует одно фото за другим - весело.
- Я вижу женщин в женских платьях, - возмущается Эверетт. Константин не выдерживает и смеется. Ну да, а кого тут еще можно увидеть, как не женщин? Это забавно и смешно, пусть и не по статусу ведущего специалиста. С другой стороны, у него сегодня выходной, так зачем себе портить настроение мыслями о недостойном поведении? Вместо этого можно смотреть на Эверетта, всматривающегося в трансвиститов, улыбаясь довольно, словно он и вправду стал чеширским котом.
- Если подумать то наверное в динамике эти отличия бросаются в глаза ярче. Интересно насколько бы я ошалела от толп мужчин, виляющих бедрами? - думает Холли вслух. Крафт пожимает плечами. Он такие толпы видел, для этого стоит хотя бы раз посетить клуб для взрослых.
-  Восприятие пола — это анализирование целого набора черт лица, тела и стереотипов о внешности и поведении. Облучение, видимо, повлияло только на первые два пункта, так что некоторые детали меня немного смущают.
- Благодарим за такой детальный вывод, коллега, - сдерживается от смешка Константин. Он переводит взгляд на рыжую девчушку.
- Спасибо вам за помощь господа. Было очень приятно провести с вами такой эксперимент. Мистер Андервуд, вам отдельное спасибо за мужество и доверие.
- Да-да, спасибо и вам, миледи.
Крафт провожает ее взглядом. А потом смотрит на Эверетта.
- Понравилось? Выглядишь смущенным.

Вдруг рация под потолком срабатывает. И слышится приятный голос диктора:
- Внимание! Снимаются ограничения на перемещение облученных агентов. Ситуация была успешно решена, проблема устранена, симптомы должны скоро пройти.
Крафт кивает.
- Ну вот, весь кайф обломали. Эверетт, ты себя как чувствуешь? Возвращается к тебе твоя мужская гордость?

Все это казалось несуразным и абсурдным в триллионной степени. Игры "по мотивам шахмат", зашифрованные комплименты, содействие и противление, незаконная победа и условный проигрыш, желание во исполнение других желаний, уборная при кафетерии, мужчина, который не мужчина, женщина, которая не женщина, и танец, в котором все это смешалось в упоительную ложность, которая только сильнее подтверждала истину. Почему-то место действия утратило свою предательскую неуместность. Умывальники, кабинки, керамическая плитка - черт бы с ними, они полностью размазались, поддавшись ретуши внимания. Ведь это - просто вакуум, избавленный от чужих глаз и от чужих свидетельств, темный шкаф, в котором не случится чуда, если кто-нибудь откроет дверцу. И Вольгену и Теодору было абсолютно наплевать на занятую ими площадь, на отсутствие внешней эстетики и недостаточное соответствие моменту. Будь то хоть пыльная кладовка или же чердак, подземный бункер или крыша дома - в их жизнях было слишком много вздора и нелепостей, чтобы заботиться о том, где именно они нырнут в уединение.
   Туфли чиркали и "кохали" по глянцу пола, их острые носы каким-то чудом ускользали друг от друга, избегая столкновения, шаг чередовался с шагом, отступление переходило в нападение, "назад" перетекало в неотступное "вперед" - то было не вальсом и не танго, а неким сочленением различных стилей, подходящих ритму песни, что струилась из динамика сматрфона. Ученая была намного ниже - ей приходилось тянуть руки, тянуть подбородок, тянуть взгляд, но ни у нее, ни у мужчины не было и толики неловкости или натуги, они уже давно привыкли к своей конституционной разнице и не испытывали напряжения, сойдясь так близко и так тесно. Мир уменьшился в размерах, обтянул собой две столь различные фигуры, ограничив поле зрения лишь лицами друг друга. Кажется, что им не нужно было ни в чем признаваться - объясняться в чувствах, в отношении, в надеждах, коих не было, и в том далеком будущем, которого могло не быть. То, что можно было спутать с романтическими чаяниями и сахарными сантиментами, брало свои истоки из надежного переплетения умов, из вызревшей и беспросветной честности, из настолько хладнокровной рассудительности, что было не зазорно обнаруживать себя в столь странных глупостях. К примеру, танцевать под музыку 80х в туалете кафетерия.
   Дайс позволял себе касаться ее талии, ощущать под пальцами материю ее рубашки, заправленной в мужские бежевые брюки, он позволял себе ее направить, притянуть и отпустить, и снова притянуть, крепче сжав ее изящную ладонь в своей. Он пристально смотрел в глаза ученой, вынуждая чувствовать все то, на что хотел ее обречь - на проникновенность и восторг, на полное согласие с его условиями, на душевный трепет и телесный жар, на понимание, что его отсутствие она выносит только потому, что оное несет в себе потенциал их новой встречи. Именно этого он хотел от Теодора - добровольного желания поддаться его правилам, его присутствию и оказанному на себя влиянию. Разве это не полезно цели? Разве привязанность и неизлечимая любовь столь важного лица в Преображении не является тем апогеем выгоды, который только можно пожелать? Самому не ощущать ни тяги, ни влечения, ни чувственных переживаний, но генерировать их в другом человеке, чтобы... Инструктор поймал себя на том, что внимательно разглядывает ее губы, чуть растянутые ласковой улыбкой. Заведующая тоже за ним наблюдала, тоже вчитывалась в его машинальные реакции - Дайс прознал об этом с опозданием, уже успев сжать ее тело посильнее, уже успев ускорить танцевальные перемещения, уже успев увидеть в ее внешности намного большее, чем просто оболочку для ума. А ведь всего-то стоило исковеркать его восприятие, увидеть не мужчину, а женскую альтернативу его образа, которая, как кажется, все время была рядом и все время ощущалась фоново, но лишь сейчас стала настолько явной. Если бы зеркала над умывальниками отражали истину, они бы обнажили танец двух столь разных джентльменов, но ведь Инструктор видел видоизмененную реальность, в которой он вел в танце не партнера, а партнершу - слишком красивую в своей тридцатичетырехлетней зрелости, слишком восхитительную в том, что было ею сделано и в том, что ей только предстояло сделать, дабы помочь Вольгену в его стремлениях. Могла ли существовать такая женщина на самом деле? Настолько непреклонная и, вместе с тем, податливая? Настолько выразительная в своих жестах и настолько скромная в своих просчетах? Настолько хладнокровная в работе и настолько человечная в своих моральных кодексах? И если бы она действительно была, что бы испытал Инструктор? И почему сейчас янтарные глаза уже не видят собственное отражение в чужом изумрудном взгляде, а любуются их самобытной красотой?
   Почувствовав свою беспомощность, Дайс отвернулся от ученой, маскируя свое бегство новой танцевальной связкой, но спустя миг крепко прижал ее к себе, а после начал плавно наклонять к самому полу, придерживая ее спину хватом своего предплечья. Подвох крылся в том, что Тео не страшилась ни зависимости, ни влюбленности, ни пагубности этих чувств, обращенных к слишком уж безжалостному человеку. А все потому, что никогда бы не смогла все это ощутить, если бы не распознала все перечисленное в Вольген - то, в чем он отказывался сознаваться самому себе, то, что он нарядил в свою корысть, как в паранджу, то, что побуждало его делать вещи, которые он не был обязан делать. Наклоняя спину вслед за чужой гибкой фигурой, утекая вместе с ней в чуть ли не ровную горизонталь, Дайс, спустя пару секунд, резко вытянул ее обратно, сделал шаг назад и позволил Тео ловко крутануться на своих невысоких каблуках. И в каждом обороте она обращала к нему мысленное утверждение: "В эти игры не танцуют порознь". Когда заведующая, остановившись, замерла, Вольген притянул ее ладонь к себе и оставил поцелуй на ее пальцах - не беглый, не поверхностный, а долгий, закрепленный зрительным контактом. Ведь было уже сказано, что во всем, что не касалось мести, Дайс рано или поздно терпел поражение.
   Песня уже давно проигрывалась по второму кругу - танец имел право продолжаться, но что-то постепенно изменялось. Спадало влияние нейросети, сходила поволока, превратившая ученого в ученую. И в последний миг Дайс отпустил чужую руку, принадлежавшую, как и до этого, мужчине, чья рубашка была расстегнута на первые две пуговицы. Только вот проделанного с чужой кистью не вернуть, и уж тем более не оправдать проверкой чужой температуры. По тому, как изменилось выражение лица Инструктора, Тео сразу понял, что воздействие излучения на его мозг прошло - оскал вернулся, став еще ожесточеннее, а в зрачках тонуло несогласие с прочувствованной бесконтрольностью. Немного выждав, будто попрощавшись с еще искрящимся и свежим прошлым, Линкс потянулся к отложенному галстуку и пиджаку.
- Благодарю за столь.. неординарно проведенное время, мистер Дайс, - вежливо произнес заведующий, чей голос вынырнул из прежней женской тонкости.
- И Вам спасибо, - не двигаясь с места, отозвался Вольген, переваривая в уме то, что не планировал в нем обнаружить. - За эти неординарные восемь лет. 

Отредактировано Wolgen Deiss (03-07-2020 23:01:08)